Его вопрос о “выселителях” так и остался без ответа. Но врядли надолго.

Лифт остановился, я вышел – на сей раз за мной никто неследовал. Мадам Девье еще спала: этаж был погружен в тишину. Я задержался у еестола, вглядываясь в двери конференц-зала. Медленно распахнул ближайшую – ту, укоторой стоял Амстед, когда пролетевшая мимо него пуля разнесла голову Мистера.Наконец глубоко вдохнул и включил верхний свет.

В зале как будто ничего не произошло. Длинный стол Длязаседаний стоял на обычном месте, вокруг аккуратно были расставлены кресла.Дорогой ковер, на котором нашел свою смерть Мистер, поменяли на болеероскошный. Стены заново покрасили. Исчезла дырка в потолке от просвистевшей надголовой Рафтера пули.

Руководство фирмы не пожалело денег, чтобы в спешном порядкеликвидировать малейшие следы вчерашнего на редкость неприятного инцидента. Малоли кому вздумается заглянуть сюда в течение дня! Теперь глазеть абсолютно не начто. Самому любопытному служащему с избытком хватит минуты-другой для того,чтобы убедиться в этом. В наших чертогах нет и не может быть даже намека набеспорядок и панику.

Все признаки разыгравшейся трагедии были хладнокровноуничтожены. Как ни печально, пришлось признать, что это разумно. Ведь и сам япринадлежал к белым богатеям.

Тогда чего ждал? Мемориальной доски? Букетов роз от уличныхприятелей Мистера?

Не знаю, чего я ждал. Но от запаха свежей краски менязамутило.

Каждое утро на одном и том же месте рабочего стола я находил“Уолл-стрит джорнэл” и “Вашингтон пост”. Одно время я даже помнил имя человека,приносившего мне газеты, но потом оно вылетело из памяти. На первой странице“Вашингтон пост”, в разделе городских новостей, посреди пространной заметки овчерашней истории был помещен знакомый портрет Харди.

Я пробежал заметку глазами. По идее, детали события былиизвестны мне лучше, нежели самому пронырливому репортеру. Однако в заметкеобнаружилось кое-что новое.

Красные трубочки оказались вовсе не динамитными шашками.Мистер купил пару рождественских свечей, разрезал на части и опутал безобиднойпроволокой. Грозный вид бутафории вогнал нас в неописуемый ужас. Автоматическийпистолет сорок четвертого калибра Мистер украл. Поскольку это была “Вашингтонпост”, в статейке больше говорилось о Харди, чем о его жертвах, хотя,собственно, ни один сотрудник “Дрейк энд Суини”, к моему большомуудовлетворению, с журналистами не обмолвился и словом.

Зато некий Мордехай Грин, директор адвокатской конторы наЧетырнадцатой улице, сообщил, что Харди долгое время работал сторожем вНациональном древесном питомнике и потерял должность в результате сокращениябюджетных ассигнований. Отсидев несколько месяцев за кражу со взломом, оночутился на улице. Стал пить, пристрастился к наркотикам, неоднократнозадерживался полицией за мелкое воровство в магазинах. Конторе Гринаприходилось брать на себя защиту его интересов. Если у Харди и была семья, тоадвокаты о ней ничего не знали.

Относительно мотивов происшедшего у Грина имелась однаверсия. Не так давно Девон Харди был в принудительном порядке выселен состарого склада, где жил.

Принудительное выселение является законной процедурой,осуществляемой юристами. У меня было совершенно четкое представление, какоеименно учреждение из сотен разбросанных по городу выбросило Мистера на улицу.

По словам Грина, адвокатская контора на Четырнадцатой улицесуществовала на деньги благотворительных фондов и занималась только бродягами.“В те годы, когда мы пользовались поддержкой федерального бюджета, в контореработали восемь профессионалов. Теперь их осталось двое”, – сказал он.

Не мудрено, что “Уолл-стрит джорнэл” попросту умолчала обэтом. Если бы убитым или слегка раненным оказался кто-то из юридической фирмы,пятой в стране по количеству сотрудников, – о, такой сенсации газета отвела бывсю первую полосу.

Слава Богу, до этого не дошло.

Сидя за столом, я разбирал документы. Работы было по горло.

А ведь сейчас я мог бы лежать в морге рядышком с Мистером.

За несколько минут до восьми появилась Полли и с радостнойулыбкой поставила на стол тарелку с домашним печеньем. Ее ничуть не удивил мойприход.

На работу вышли все вчерашние заложники, причем большинстводаже на час-другой раньше, чем положено. Остаться дома, чтобы понежиться всочувственных объятиях супруги, было непозволительной слабостью.

– Артур на проводе, – сообщила Полли.

По коридорам расхаживало не менее десятка Артуров, но лишьодного все знали и без фамилии. Старший компаньон фирмы Артур Джейкобс был еедушой и мозгом, главной движущей силой, он пользовался нашим безграничнымуважением. Им восхищались. За семь лет работы мне посчастливилось триждыразговаривать с ним.

На вопрос о самочувствии я доложил: “Превосходное”.

Слушая похвалы моему мужеству и благородству, я и вправдуначал ощущать себя героем. Интересно, откуда ему все известно? Наверное, успелпообщаться с Маламудом и решил спуститься по иерархической лестнице, снизойтидо меня. Да, теперь неизбежно пойдут разговоры, а за ними и анекдоты.

История про Амстеда и фарфоровую вазу войдет в анналы.

Артур поведал, что в десять часов хочет встретиться со всемибывшими заложниками в конференц-зале, дабы записать их впечатления навидеопленку.

– Зачем? – поинтересовался я.

– Парни из отдела исков считают это необходимойпредосторожностью, – с четкой, несмотря на восемьдесят лет, дикцией объяснилАртур. – Бродяга или, точнее, его семья может подать на полицию в суд.

– Вполне.

– Тогда нам придется быть ответчиками. Ты ведь знаешь, людисудятся и не по такому поводу.

“И слава Богу”, – чуть было не сорвалось у меня с губ.

Чем бы мы в противном случае зарабатывали на жизнь?

Я поблагодарил за теплые слова. Мой четвертый разговор с нимзавершился. Артур, похоже, хотел обзвонить остальных.

Паломничество началось до девяти часов. За дверью кабинета,кажется, скопилась очередь доброжелателей и сплетников. И тех и другихобъединяло страстное желание выпытать какую-нибудь подробность. Я был заваленработой, но не имел ни малейшей возможности приступить к ней. В краткиемгновения, когда посетители отсутствовали, я с отчаянием смотрел на пухлые,набитые документами папки.